Две пасхи
ОШИБКА
По борьбе с религиозными предрассудками об’явлено было устроение комсомольской пасхи.
В уездном отделе образования с самого утра шла работа: клеили, красили, расчесывали лен на бороду Саваофа, шили сарафан для богородицы.
Каждые пять минут вбегал заведующий и с наивным видом начальника, которому кажется все легко, покрикивал:
— Скорей, скорей, ребята! Что вы копаетесь до сих пор!
Режиссер в закапанных краской штанах и в валенках, с утра ничего не евший, недовольно огрызался и ворчал на каждое замечание.
— Говорили, с факелами пойдем, а сунулся в отдел за керосином, там говорят, где раньше был, перед самым праздником лезешь.
— Что ж святых-то мало сделали? — сказал заведующий.
— А льны на бороды выдали? Что ж мы их бритыми пустим?
— Из пеньки сделайте, откуда ж я вам льна возьму.
— То-то вот — из пеньки. Устраивай им пропаганду, бога ниспровергай, а тут… ну, какая это, к чорту, пародия на Саваофа! — сказал режиссер, отходя и издали глядя на унылого малого с привязанной бородой. — Чертей тоже неизвестно из чего делать. Да народу небось никого не будет.
— Народу тьма будет, — сказал заведующий, — потому что идейная пропаганда. По городу везде расклеено об’явление и сказано, что бесплатно всем.
— Ну, вот и не пойдет никто. Им раз плюнуть: пришлют из центра постановление, а тут весь избегаешься, прежде чем достанешь, что нужно. Куда богородица-то делась?.. Вот она. Что ты шляешься! С клеем, что ли, за тобой ходить! Где тебе подклеивать?
— Ну, вы поторапливайтесь, правда, а то вовсе ерунда выйдет … Что ж ты мантию-то наизнанку напяливаешь?! — крикнул режиссер. — Чортова кукла!
— А кто ее знает… — сказал унылый малый.
— «Кто ее знает»… По звездам-то не можешь разобраться!? Что ж они у тебя под низом будут?
Он стоял перед унылым малым с банкой клея в руках и с раздражением смотрел на него. — А держава где у тебя?
— Вот ламповый шар дали из читальни.
— Опять — ослы!.. Что ж ты впотьмах с ламповым шаром-то будешь? Раскокаешь его, а там и читать не с чем. И так одна лампа на всю читальню осталась. А плакаты готовы?
— Чорт их знает, — сказал помощник заведующего и пошел в соседнюю комнату, где на полу и на столах ребята рисовали краской плакаты.
Один лохматый малый, со светлыми, совсем белыми волосами, обтер кисть о подол рубахи и оглянулся на других, как оглядывается в мастерской живописец, меняя кисти, чтобы дать себе отдых. Буквы у него в конце каждой строчки уменьшались и загибались книзу.
— Что ж ты не мог рассчитать наперед-то, балда!— крикнул ему помощник заведующего. — И потом: что же ты пишешь? — «нам не нужны небесные дядки»… Мягкий знак-то проглотил? Ведь тебе же написано, дураку. Одной строчки грамотно списать не можешь!
Малый только посмотрел на образец и на свое писание, потом, немного погодя, проворчал:
— Нешто за кажной буквой угоняешься …
— Иван Митрич, — сказал с раздражением подошедший режиссер, — что же это за хвосты чертям выдали, посмотрите, пожалуйста. Я просил толстых веревок, а они прислали сахарной бичевки. Что они смеются, что ли, над нами!?
— Ну, скрутите в несколько раз, только и всего. А Будда китайской сделан?
— Сделали. Это самый трудный. Уж с чайницы скопировали.
— Ну, и ладно. Только, Будда, ты ведь должен на корточках сидеть. Где он? Слышишь, Будда, ты на корточках сиди.
— Ну, готовы? — крикнул заведующий. — Я вам подводу велел приготовить. До монастыря на ней ступайте. А то погода такая, что не дай бог. Чертям-то пока накинуть бы что-нибудь дали. А то замерзнут.
Все стали выходить.
— Стой, стой! оторвешь! — раздался испуганный голос в темноте.
— Что оторвешь? Чего стал? Проходи.
— На хвост наступил. Пусти, говорят!
— А ты распускай больше. На руку-то не мог перекинуть?..
У под’езда стояла телега, на передке которой бочком сидела нахохлившись какая-то фигура, держа вожжи в руках.
— Плакаты взяли?
— Взяли … Какой тут чорт — плакаты, — зги божией не видать.
— Ну, трогай! Будда, на корточках сиди, пожалуйста.
— Едем, а зачем едем, — никому неизвестно,— говорил режиссер, — носу своего не видно, а мы с плакатами и в гриме.
— Не надо было про идейное говорить, — никто не придет, — сказал помощник заведующего, — особливо, когда первый раз устраиваешь.
— Пожалуй…
Телега, подскакивая на обтаявших камнях, ехала вниз по улице. В густо нависшем тумане, из которого падали редкие капли дождя, едва заметно, мутно све-тились кое-где окошки домов да на углах улиц редкие фонари.
— Да, напрасно про идейное об’явили… — сказал кто-то еще раз.
— Не буду я больше сидеть на корточках, какого чорта! — сказал Будда.
— Э, ну тебя совсем, сиди, как хочешь.
Черти уже начинали мерзнуть и стучать зубами. Когда под’ехали к монастырю, там все было темно. Лошадь отправили обратно, и, выбрав посуше местечко, стали подпрыгивать, чтобы согреть ноги.
— Ну, конечно, ни один чорт не пришел, — сказал с раздражением режиссер. — Теперь грим от дождя расползется, — все на чертей будем похожи.
— И как это чорт его надоумил про идёйное написать…
— Да… Теперь вот что: подождем, когда будут сходиться к заутрене, тогда и начнем.
— Хоть бы поскорей утреня начиналась, — сказал Саваоф, пряча от холода то одну, то другую руку в карманы, в которых он держал ламповый шар. — Вот этого чорта навязали еще. Все руки об него обморозил…
Все стояли на пустой темной площади перед монастырем и приплясывали от холода. Из калитки дома напротив вышла было какая-то тень, но сейчас же шарахнулась обратно.
— Когда ж заутреня-то начнется? Уж половина двенадцатого.
— Через полчаса. На пасху всегда в двенадцать начинается.
— Погреться бы куда-нибудь пойти, да неловко. Пойди у церковного сторожа спроси, когда начнется, а то что-то странно: полчаса до начала, а там еще никого нет.
Один из чертей, придерживая хвост, побежал к сторожке, постучал в окошечко, что-то поговорил через стекло, стараясь не попадать в полосу света, и вернулся.
— Вот это так угодили. Это получше идейного: утреня-то по старому в двенадцать, а по новому — в два часа начинается!..
— Тьфу!.. Ведь это околеешь тут до двух часов. Лошадь как на грех еще отпустили. Ноги вдребезги промокли. Пойдемте в сарай, что ли, погреться, там все-таки не так мокро.
Все, пробравшись в ворота стоявшего на площади сарая, отыскали ощупью впотьмах сваленную в углу прошлогоднюю солому и присели на корточках, сбившись для тепла в кучу.
— Вот, как хозяин заглянет сюда с вилами…— сказал режиссер, — вот тебе будет представление!..
— Ах, чорт! вот устряпали штуку. Хоть бы один дьявол вышел. А ведь об’явление небось все читали.
По площади кто-то проехал на телеге. Слышно было, как разбрызгивалась грязь, смешавшаяся со снегом. Потом телега вернулась обратно.
— Ребята, где вы? — послышался голос заведующего.
— Здесь…
— Утреня, оказывается в два часа …
— То-то вот, — оказывается …
— А я езжу по всей площади, ищу вас. Чтой-то вы сюда забились?
— Забьешься …
— Ах, чорт, вот маху дали. Никто не пришел?
— Ни одной души. Тут нужно бы музыку пропустить сначала, потом ребят накрасить всеми цветами, тоже пропустить. И чтоб места — ограниченное количество.
— Это верно … Замерзли небось?
— Еще бы не замерзли. Мокрые все, как собаки.
— Ну, садитесь скорей, нынче уж не стоит. Черти небось закоченели совсем. Будда, садись как следует, что ты все на корточках!
— Озяб очеш?…
Все стали молча рассаживаться на телеге. Вдруг послышался звон разбитого стекла. Кто-то плюнул и сказал:
— Так!.. Чтоб тебя черти взяли!
— Что там?
— Державу разбил.
— Эх, тюря! Последний абажур …
— Ну садитесь, садитесь. Ой, чорт, что это мокрое попало под сиденье?
— Это мой хвост, — сказал один из чертей.
— Так оторви его к дьяволу, что ж ты распускаешь его, когда и без того все мокрые.
Обратно ехали все молча. Только заведующий покачал головой и сказал:
— И как это меня чорт угораздил, — не понимаю.
— Что?
— Да вот ошибку эту допустил: про идейное-то упомянул.
II ПУСТЫЕ ГОЛОВЫ
Вечером, накануне Пасхи, когда в пригородном селе допекались последние куличи, около народного дома толкался какой-то народ, подставляли лестницы, что-то устраявали. А потом на фронтоне дома ярко вспыхнули красные электрические звезды.
— Что там такое? — спрашивали друг у друга редкие прохожие.
— Э, пустые головы … ребята все пропаганду свою устраивают против бога. Люди в церковь собираются, а они — чорт ее что.
— Наши мужики грозились, что ежели они будут безобразничать, то соберутся и исколотят всех.
— Ну, да слава богу, на нее, на пропаганду-то эту, внимания никто не обращает: в прошедшем году ни одного человека не было; поездили, поездили да так и вернулись ни с чем. Хотели было перед церковью безобразие устроить.
— Нынче, кажись, чтой-то еще придумали. Гимнастику будут у всех на глазах делать, музыка будет…
На улице показался отряд мальчиков со знаменами и барабаном, направлявшийся к народному дому.
Из калитки выскочила молодая баба в накинутом на голову платке.
— Тьфу ты пропасть, думала, солдаты идут, — сказала она.
Но все-таки остановилась посмотреть. Шедшие по краю мостовой прохожие тоже остановились и стали смотреть.
— На что время тратят… Вместо того, чтобы делом заниматься, а они …
— А все-таки ладно идут, — сказал кто-то. — Малыши, а любо глядеть.
— Намуштровались за год-то.
— Глянь, еще идут! — крикнула стоявшая у калитки женщина в полушубке.
Показался ещё отряд, более взрослых.
— И девки туда же! Ах, пустые головы. Вместо того, чтобы в семье праздник встречать по-христиански, они антихристу в лапы лезут.
Где-то за углом заиграла музыка, и на площади показался еще отряд с оркестром музыки.
У калиток стал показываться народ.
— Какое безобразие! Под великий праздник музыка. О, господи, как только терпишь, милосердный, — сказала, вздохнув, пожилая женщина.
— Стараются музыкой завлечь, — сказал кто-то. — Только бы шли, — они на всякие штуки пуститься готовы.
— Не очень-то пойдешь.,. Там, говорят, по билетам да за плату.
— О!? Значит, что-нибудь особенное придумали, раз плату положили.
— Да, говорят, сочинили какую-то штуку.
— О, пропасти на них нет, — сказала пожилая женщина, вздохнув, — религию не почитают, старших не уважают…
Все замолчали и смотрели вслед уходящим отрядам.
— А дорогие билеты? — спросил кто-то.
— Если пораньше захватить, и дешевые найдешь. Старикам и старухам, говорят, вход бесплатный.
Пожилая женщина хотела было еще что-то сказать, но промолчала. Потом немного погодя спросила:
— А с каких лет?
— Что с каких лет?
— Да вот бесплатно-то?
— Ну, как сказать … вот тебя пропустят. А ежели помоложе, то плати.
— Нет, скажи пожалуйста, как выровнялись ребята… И сурьезные какие. Идут, ровно тебе настоящие солдаты.
— Говорят, к попу приходили рясу просить, — сказала женщина в платке.
— Зачем?
— Что-нибудь выдумали …
— Взять бы хворостину хорошую … Что за поношение!
— Ну, да ведь все равно народу-то никого не будет. Перед пустыми стенами поноси, как хочешь.
— Нет, туда что-то побежали, как будто.
— Такие же пустые головы, как они.
— Говорят, будто дьячок послал жену смотреть, — как нашего попа представлять будут.
— Небось, попадья придет, не утерпит. Вот бы поглядеть, как она себя будет чувствовать.
— Ей и стоит…
На улице показалась группа взрослых.
— Куда вы? — крикнули им от калитки.
— Пойтить посмотреть, что эти умные головы вытворять будут.
— Попа, говорят, будут изображать?
— Там и попадья попала…
— О? подождите, вместе пойдем.
— Нет, это правда, надо пойтить посмотреть. Ежели безобразие какое, то прекратить. А то их оставили без больших, они там чорт знает, что разведут.
— Куда бежите? — крикнуло несколько голосов от калиток, когда шедшие подходили к концу улицы.
— Хотим безобразие это прекратить, — ответило несколько голосов.
— И хорошее дело.
— А ты, бабушка, куда?
— Да вот посмотреть хочу, что эти разбойники будут делать. Может, после этого и жить больше нельзя.
— А денег откуда возьмешь?
— Нам бесплатно, кормилец, об’явили.
— Это другое дело …
— А ведь иные, поглядите, как на настоящее представление идут.
— Чтой-то старух-то сколько привалило?
— Им бесплатно.
— Небось рады эти молокососы, что к ним столько народу идет смотреть. А того не понимают, что идут над ними же смеяться, — говорили в толпе, которая уже приближалась к освещенному театру.
Из театра вышло несколько ребятишек. Увидев приближающуюся толпу, они бросились обратно. Слышно было, как торопливо, испуганно захлопнулись двери и как зазвонил телефон.
Толпа остановилась около театра.
— Что ж они заперли-то?
— Должно, рано еще. Ждут, когда наберется побольше.
Простояли минут десять.
Вдруг послышался дребезг колес по мостовой. Кто-то быстро ехал к театру. Оказалось, что это начальник милиции с двумя милиционерами. Они быстро осадили лошадь у под’езда и выскочили с таким поспешным видом, как будто прискакали по чьему-то вызову.
— Вы что тут собрались? — спросил подозрительно начальник милиции у толпы.
— Билетов ждем. Да что ж .они, товарищ начальник, назначают в десять часов, а уж сейчас больше десяти, — сказал крайний человек в поддевке.
— Да еще в середку не пускают. Ведь теперь не лето.
— Час простоим да и разойдемся…
— Тьфу, чорт! а я уж думал… — сказал начальник и не договорил.
— Прикажите пускать начать. До каких же это пор ждать! — послышались еще голоса.
— Сейчас распоряжусь.
— Матушки, милиция! — крикнул кто-то из темноты, и в свете фонарей показались фигуры бегущих к театру людей.
— Отпирают! Не напирайте там! — кричал какой-то человек в рыжей меховой шапке.
Люди, спершись в дверях и выставив для защиты боков локти, проламывались в открывшиеся двери. А в дверях стояли милиционеры и кричали на всех:
— Граждане, осади! Других подавите.
— А вы пропускайте. Чего вы держите! — кричали сзади.
— Напирай сильней. Старухи, не толкайтесь под ногами, куда вас лихая столько натащила! Вам в церкви место, а не тут. Старый человек, а тоже лезешь!
— Им бесплатно, — сказал кто-то.
— Батюшка, а меня пропустят? — спрашивала пожилая женщина у человека в рыжей шапке, к которому ее прижали грудь с грудью в толпе.
Человек в рыжей шапке, отклонившись головой на-зад, чтобы несколько издали посмотреть на лицо женщины, сказал:
— Навряд … молода. О, чорт их возьми, ну прямо все бока растолкали.
— Там, небось, в зале-то, никого нету. Они нарочно давку такую устраивают. Ведь это какой народ: где тесно, он туда и прет.
— Сама-то зачем прешь?
— Я раньше пришла.
А стоявшие сзади смотрели на ломившуюся толпу и говорили:
— Ну, прямо за людей стыдно. Нарочно пошла посмотреть на народ.
— Я тоже. А учителя прошли с таким видом, как будто на какое важное дело идут. Да проходите вы там, -— сейчас уж небось начнется! — крикнула женщина в вязаной шапочке.
— Куда ж тут проходить! — сказал раздраженно рабочий, которого сдавили со всех сторон так, что он, положив локти на плечи старух, точно плыл, куда его несло течением. — Вы-то чего сюда приперли?
— Это не ваше дело, — сказала женщина в вязаной шапочке. — Устраивается не для вас одних, а для всех.
— Для всех ежели устраивать, так тогда кому нужно — не попадет.
— Поставили бы хорошую цену, вот бы тогда призадумались, а то бежит всякий, кому не лень. Да еще старух этих набилось. Откуда они взялись только?!
— Граждане, не напирайте! — кричал милиционер,— временно закрываю двери, а то давка. И он закрыл двери.
— Вот тебе, здравствуйте! Ждали, ждали и опять ждать. Пришли еще утреня не начиналась, а уж теперь небось половину отслужили, а у них еще народ весь не прошел.
— Да еще места не достанешь… — говорили в толпе.
Минут через десять двери открылись. Какая-то старушка юркнула было внутрь, но милиционер поймал ее за хвост и вытеснил обратно.
— Граждане, не толпитесь, расходитесь, — нету мест больше. Не приказано.
— Тьфу! чтоб тебя черти взяли, — сказал кто-то,— два часа стоял.
— А может, стоячие, батюшка, есть, — сказала старушка.
— Нету стоячих! Все вышли. В церковь лучше иди.
Некоторое время непопавшие все еще стояли перед закрывшимися дверями, словно дожидаясь чего-то. Потом медленно стали расходиться,
— Откуда идете? — спрашивал кто-нибудь па дороге.
— Да вот ходили было посмотреть, что эти пустые головы там устроили.
— Видели что-нибудь?
— А ну их к свиньям! Нешто туда пробьешься, кабы у них организация была, какая следует. Знают, что народу будет много, и не могли места заранее распределить. Теперь вот утреню пропустил.
1922-1923
Пантелеймон Романов «Заколдованные деревни»
Надо больше Романова читать — по Романову вообще выходит, что нового ничего нет. Меняется антураж, а действующие лица всё те же.
Причем тут индеец Джо с поисковой машиной???
А при чем тут Лавка жизни с Интернет магазином?